Лечении в Германии, Израиле, Англии, Австрии, Швейцарии, Франции, США...

Известная журналистка Вера Шенгелия посетила британскую клинику Портланд Хоспитал этой осенью, она приезжала как волонтер с маленьким Гором, историю которого мы вам уже рассказывали. От этого визита у нее осталось множество впечатлений, которые она изложила в своей статье для портала "Такие дела". Вот ее рассказ:

В начале сентября я провела три ночи в детской реанимации Portland Hospital, частной клиники в самом центре Лондона. До этого я никогда не была в больнице за пределами России, тем более в реанимации. Я оказалась здесь, потому что Российский фонд помощи оплатил операцию по реконструкции мочевого пузыря и половых органов девятилетнему мальчику-сироте из российского детского дома. Как волонтер я сопровождала ребенка во время обследований и операции.

Операцию делали в субботу рано утром. Мы уже успели познакомиться со всей командой врачей — хирургом, анестезиологом, старшими медсестрами. В субботу утром я принесла ребенка в больницу. Его зовут Гор, и он не может ходить сам из-за повреждения спинного мозга. До этого мы приходили сюда на репетицию: на куклах и плюшевой панде, символе детского отделения Portland Hospital, игровой терапевт показала Гору, как все будет происходить: как в руку поставят катетер, как приклеят его специальным пластырем, как введут анестезию. Кроме того, нам показали реанимацию и палату, в которой Гору придется лежать после операции. Все это делают для того, чтобы ребенок, и без того напуганный предстоящим, оказался в хотя бы отчасти знакомой обстановке. Чтобы он был готов к медицинским манипуляциям, не боялся вида медицинского оборудования.

Как объяснил нам там же, в больнице, детский психолог, такая предварительная работа помогает снизить уровень тревоги, а дети чувствуют себя гораздо более защищенными, когда знают, что именно будет с ними происходить.
Гора не забирали у меня ровно до того момента, когда анестезия начала действовать. Я держала его на руках, анестезиолог ввел препарат, Гор мгновенно обмяк у меня на руках, я поцеловала его, положила на кровать и вышла. Через семь часов мне позвонили и сказали, что я могу вернуться в реанимацию, операция скоро закончится. Так начались наши три дня в реанимации — просторном опенспейсе на несколько кроватей, каждую из которых при необходимости отгораживают ширмой. Медсестры и медбратья менялись каждые восемь часов, и, если честно, я думала, что запомню их имена на всю жизнь, так много и плотно мы общались в эти дни. Но запомнила я только Мартина, средних лет медбрата, который был с нами в течение самых тяжелых шести часов после реанимации, и Монику, которую Гор полюбил больше всех и называл Моня.

Гор лежал на высокой функциональной кровати, подключенный к капельницам, аппаратам, морфиновой помпе, мочеприемникам и, кажется, к чему-то еще. Рядом с его кроватью стояло большое удобное кресло для меня. Каждый раз, когда смена менялась, и Гор засыпал, меня практически насильно выпроваживали поспать, в палате этажом ниже, куда Гора должны были перевести после реанимации, в шкафу была раскладывающаяся кровать. Поначалу я отнекивалась, но мне говорили: «Вы тут самый главный человек, от вас зависит настроение ребенка и темпы его выздоровления, так что вы нам нужны бодрой». Я засыпала на пару часов, мне звонили, чтобы сказать, что мальчик проснулся, и я опять поднималась к нему. Вообще со мной там много возились: предлагали чай и кофе, объясняли про каждый укол и каждую манипуляцию, передавали меня от смены к смене, обстоятельно поясняя, кто я такая, и какие у меня полезные навыки (хорошо утешает ребенка, поет, и он засыпает, знает, как подоткнуть подушку, умеет переворачивать). Но и многое доверяли: все, что не требовало специальных медицинских навыков, могла делать я. Меняла Гору памперс, по сто раз в день переворачивала и меняла подушки, протирала губы и рот специальным раствором, мыла.

В нескольких метрах от нас, в соседнем отсеке, лежала малюсенькая девочка нескольких месяцев от роду с чудовищной, как я потом узнала, нешунтированной и вообще нелеченой гидроцефалией. К девочке очень редко приходила мама, а когда приходила, старалась не трогать и особенно не смотреть на нее. Когда Гор засыпал, я ходила погладить девочку и спеть ей пару русских колыбельных. Каждый раз, когда девочке меняли памперс, меня вежливо оттуда выпроваживали и деликатно прикрывали ширму.

Все это я старалась воспринимать как сон или фильм, чтобы не сравнивать с тем, что я видела в российских больницах. Получалось у меня так себе, и я часто плакала, вспоминая, как мою старшую дочку увозили на операцию по удалению аппендикса: голую, испуганную, на серой металлической каталке.

Несколько лет назад я вела программу «Гражданин родитель» на кабельном канале. Один из выпусков назывался «Дети одни в реанимации» и был как раз про то, почему в России дети оказываются без родителей в те моменты, когда родители нужны им больше всего на свете. Одним из гостей был завотделением реанимации какой-то из московских больниц, он ужасно сердился на меня и на других гостей: в основном матерей, которые потеряли своих детей и не имели возможности быть рядом в последние дни жизни, потому что в реанимацию не пускали. В качестве последнего аргумента и уже порядком остервенев, он вдруг закричал: «Да вы поймите, мать же в реанимации как птица, она же ребенка как будто невидимым куполом накрывает!» «П****», — тихонько сказала шеф-редактор Юля Бедерова мне в электронное ухо, и передача закончилась.

После того, как Гора выписали, я вернулась в реанимацию Portland Hospital, чтобы поговорить со старшей сестрой реанимационного детского отделения Лизой Браун о том, на каких принципах строится работа сотрудников отделения.

— Что входит в круг ваших обязанностей?

— По образованию я педиатрическая медсестра и в больнице заведую отделением реанимации. Наше отделение занимается широким кругом вопросов, связанных с детской хирургией. Единственное, чем мы не занимаемся, это кардиохирургия. Так что наша специализация — это операции на позвоночнике, почках, черепно-лицевая и ЛОР-хирургия, урология, одним словом, все, что требует интенсивной терапии. Моя зона ответственности — дети, которые лежат в реанимации. На постоянной работе у нас занято 24 человека, и еще есть 18 приходящих сотрудников, которые работают тут же в больнице. У них такой же высокий уровень подготовки. На одного пациента приходится один медбрат или медсестра. При этом у нас всегда есть старшая медсестра и свободная медсестра, готовая прийти на помощь. В смене всегда есть врач-реаниматолог и штатный врач: их смена длится 24 часа, один из них всегда присутствует в реанимации.

— Не знаю, были ли вы когда-то в российской детской реанимации, но первое, что бросается в глаза здесь, у вас, — это какой-то особенный, невероятно человечный подход. Могли бы вы назвать главные принципы, на котором он базируется?

— В российской реанимации я не была, была только в итальянской и думаю, что это немного не то. Не вполне понимаю, что вы хотите от меня услышать. Принцип у нас в реанимации один, и он ничем не отличается от главного правила ухода за больными, — мы делаем свою работу во благо и для здоровья ребенка. Конечно, реанимационные сестры обладают более высокой квалификацией и большим набором знаний. У сестер, работающих в реанимации, наивысший уровень квалификации: они сначала проходят базовое обучение, а потом заканчивают дополнительные курсы, чтобы получить специализацию. Но базовые принципы ухода за больными не меняются.

— Попробую пояснить, что я имею в виду. Например, вы не выгоняете родителей из реанимации, — в России клиник, где поступают так же, очень мало. Принято считать, что лучше, когда родителей нет в реанимации, потому что они не могут контролировать свои эмоции, мешают докторам. Какой точки зрения придерживаетесь вы?

— И здесь в частной клинике Portland Hospital, и на моей другой работе в NHS (государственная система здравоохранения) мы всегда рады родителям и близким ребенка в реанимации. Конечно, из соображений безопасности мы ограничиваем число посетителей. Я имею в виду, что мы просим родителей и близких навещать ребенка по очереди. Просто на тот случай, если ребенку внезапно станет плохо, а у его постели будет очень много людей, и мы не сможем быстро воспользоваться оборудованием.

Но это, конечно, не причина никого не пускать. Когда к нам попадает очень тяжелый ребенок, мы обычно просим родителей дать нам 10-15 минут, чтобы стабилизировать его состояние. В это время родители могут подождать в специальной комнате. Но главным правилом во всех реанимациях, где я работала, всегда было как можно быстрее дать ребенку воссоединиться с родителями или близкими.

Потому что родители в такие моменты становятся частью нашей команды. От них зависит не меньше, чем от нас. Когда ребенок стабилизировался, но все еще очень слаб, именно родители придадут ему уверенности, именно они, а не мы, будут держать его за руку. Именно они знают своего ребенка лучше всех на свете и уж точно — лучше нас. Мы делаем все возможное, но ни один врач, ни одна самая внимательная сестра не может заменить ребенку родителей.

— Хорошо, а если родители все-таки впадут в истерику?

— Если нам всем кажется, что родителям пойдет на пользу общение с психологом, они могут с ним пообщаться. Кроме того, родители всегда на связи и в любой момент могут поговорить, узнать, что происходит, посоветоваться со всей нашей командой — физиотерапевтами, консультантами, сестрами — всеми, кто занимается их ребенком. Мы всей командой собираемся, чтобы пообщаться с папой, мамой или с человеком, ответственным за ребенка, и обсуждаем, что думает семья о ходе лечения, и как мы можем улучшить уход за ребенком.

— Все то время, что я провела в вашей реанимации, я была в своих обычных уличных кроссовках и обычной одежде, мне даже халат не выдавали. Вы не боитесь инфекции?

— Если вы проходите через реанимацию, чтобы зайти ко мне в кабинет, вы можете не снимать и верхнюю одежду. Если вы идете к ребенку, мы просим снять пальто и помыть руки. Родители обычно оставляют вещи в специальной комнате.

— И это все? Все-таки уличные ботинки в реанимации выглядят немного странно.

— Инфекция с ваших ботинок не попадет на ребенка, если только вы не будете ставить ноги на кровать. Когда посетители заходят к ребенку, они моют руки и еще раз моют руки на выходе. Это важная рекомендация ВОЗ, мы соблюдаем ее, у нас везде здесь раковины и диспенсеры с антисептическим мылом, рядом с которыми написано, как часто и как именно нужно мыть руки. Если родителям нужно взять ребенка на руки, в некоторых случаях мы просим надеть одноразовый фартук. Вообще же существует специальная статистика по уровню больничных инфекций (Hospital infection rates), и в Великобритании он падает все последние годы. А в Portland Hospital этот уровень в несколько раз ниже, чем в целом по стране.

— Кто еще кроме медицинского персонала работает с детьми в реанимации?

— Да, у нас работает целая команда специалистов помогающих профессий: физиотерапевты, психологи, эрготерапевты, игровые и музыкальные терапевты. Все они вырабатывают индивидуальный подход к каждому пациенту и занимаются с ним каждый день. Специалисты из команды игровой терапии играют очень важную роль в том, как дети выздоравливают и развиваются. Больной ребенок все равно остается ребенком, и странно думать, что мы должны его вылечить, а остальное нас не касается. Ребенок должен развиваться, а главная движущая сила развития — это игра. Мы смотрим, какой тип игр больше подходит именно этому ребенку и стараемся придерживаться выбранного направления. Игру всегда можно спланировать так, чтобы во время нее дети чему-то научились. Кому-то нужно учиться двигаться, кому-то общаться, кому-то самостоятельно осваивать какие-то медицинские манипуляции, а кому-то все вместе.

Детям, которые только приходят в себя после операции, мы даем Gameboy, DVD-приставки, Playstation и так далее.

Для тех, кто еще не готов к такой активной деятельности, у нас есть специальная установка, которая проецирует картинки на потолок, издает разные звуки, мигает разными цветами. Для младенцев есть мобили, погремушки. Вообще, у нас есть весь набор игрушек обычного ребенка соответствующего возраста. После того как ребенок попадает в больницу, наша команда разговаривает с родителями и узнает, во что ребенок обычно играет дома. Что-то приносят родители, а если чего-то у нас нет, мы идем и покупаем это в магазине игрушек, который находится у нас внизу.

— Что вы делаете, если у ребенка в реанимации день рождения?

— Устраиваем вечеринку, конечно. У одного из наших пациентов совсем скоро будет день рождения, мы договорились с родителями, что придет волонтер с гитарой, который будет петь любимые песни ребенка. А еще решили организовать чаепитие с пирогом. Ну и, конечно, ребенок получит подарок не только от родителей, но и от нас, от больницы.

— Как организована работа, если вы понимаете, что ребенок уходит?

— Есть две разные вещи: паллиативный уход и уход за пациентами в конце жизни. Паллиативные пациенты оказываются в реанимации чаще всего в тех случаях, когда ребенок рождается с диагнозом, который неизбежно означает, что он не сможет прожить долгую жизнь. Это известно с самого рождения, и мы знаем об этом, когда ребенок к нам попадает. Как правило, родители уже достаточно хорошо представляют, как именно они хотят, чтобы их ребенок провел конец своей жизни. В таких случаях наша задача — сделать все возможное, чтобы максимально соответствовать представлениям родителей о том, как ребенок должен уйти, чтобы поддержать их план. Я выношу за скобки то, что наша главная задача — облегчить ребенку жизнь. Это само собой разумеется. Так что паллиативный уход в основном сфокусирован на родителях и их плане.

В случае с уходом за пациентами в конце жизни здесь, в реанимации, наша задача сделать так, чтобы ребенок достойно прошел свой путь. У нас есть специальные коробочки памяти, который мы готовим для родителей. Они разные для разных религий. В них одеяльце, которым можно накрыть ребенка после смерти. Книжечка с фотографией и отпечатками рук и ног ребенка, что-то, что имеет отношение к религии, к которой принадлежал ребенок. Нам важно сделать так, чтобы родители помнили о последних днях своего ребенка, как о хороших, спокойных, тихих днях. Чтобы они запомнили своего ребенка спокойным и красивым. Чтобы у них осталось что-то, что напоминало бы не только о боли, но и о самом ребенке.

Когда мы понимаем, что ребенок уходит, мы приглашаем священника, обсуждаем с родителями, как они хотят, чтобы прошли последние дни жизни их ребенка. Это, как правило, не быстрое решение, мы обсуждаем это все вместе несколько дней (в зависимости от того, сколько времени у нас есть, исходя из анализов). По моему опыту у нас, как у команды, это действительно хорошо получается, хотя это, конечно, очень непросто.

— Меня очень удивило, что у нас не возникло никаких проблем с обезболиванием. Мальчик, за которым я ухаживала у вас в реанимации, был подключен к морфиновой помпе и мог сам нажимать на кнопку столько раз, сколько считал нужным. Какая политика в отношении наркотических обезболивающих у вас существует?

— Эти решения не принимаются в госпитале. Законы Великобритании позволяют сестрам колоть морфин на дому. Если ребенок находится в госпитале на паллиативном уходе и скоро уйдет из жизни, мы передаем его специальной поддерживающей службе, которая ведет его дальше и заботится о том, чтобы он достойно и без боли ушел из жизни: дома или в хосписе. Так что все вопросы с морфином решаются медсестрами просто и быстро, как это предписывает закон. Здесь в больнице все обстоит примерно так же, мы даем детям морфин, чтобы они не испытывали боли. Это вообще наша главная задача как врачей — лечить в максимально комфортных условиях, а когда лечить уже невозможно, просто заботиться о максимально комфортных условиях.

— Если бы вам пришлось реформировать, предположим, российскую систему реанимационных отделений, с чего бы вы начали?

— Конечно, с персонала. Я бы посмотрела, какую подготовку получили мои сотрудники, — это напрямую влияет на то, какое лечение получает ребенок. Если сестра плохо подготовлена, то и уход будет плохим. Кроме того, я бы обязательно сделала реанимационные отделения открытыми: это автоматически приводит к большей аккуратности, большей внимательности персонала. Конечно, некоторые зоны должны из соображения безопасности быть закрытыми. Не всюду можно пускать родителей, особенно когда они слишком сильно нервничают. Сначала их нужно успокоить, но потом их нужно приглашать обязательно. Родители чаще всего нервничают в моменты, когда не понимают, что происходит. Так что я бы очень большое внимание уделила общению с родителями. Здесь наш персонал старается объяснять родителям каждый свой шаг, каждый звук, который издают приборы.

Базовый же принцип очень простой. Многие из нас сами родители, а значит, нам очень просто представить, чего бы нам хотелось, если бы ребенок оказался в реанимации.
Главное, чего бы хотела я, например, это быть все время рядом. Если честно, это был бы настоящий кошмар, если бы кто-то решил мне это запретить.

---

AngloMedical - лечение в Великобритании

Тел: +44 203 808 36 29 (Лондон)
Skype: anglomedical
Email: info@anglomedical.com